[page-47]

апрель.
я лежу на кровати, не могу заснуть.
достаю плеер и включаю аудиокнигу Дрезден Файлз (Storm Front).
Дрезден классный.
я хочу догнать аудиокнигу до тех глав, которые я прочитала текстом.
дочитаю книгу я только в августе, где-то между Вашингтоном и Джерси.

(с)

Приходилось ли вам когда-нибудь испытывать отчаяние? Чувство абсолютной безнадежности? Приходилось ли вам когда-нибудь стоять в кромешной тьме, зная в глубине души, что просвета не будет больше никогда, никогда? Что вы потеряли что-то такое, чего вам больше не найти?

Именно такие чувства я испытывал, выходя из «Версити» под дождь. Когда в душе моей царит раздрай, когда я не в состоянии думать, когда я устал, или боюсь, или мне совсем одиноко, я отправляюсь пройтись. Да, именно так я и поступаю. Я брожу, и брожу, и рано или поздно что-то снисходит на меня – что-то, от чего мне меньше хочется бросаться с крыши.

Поэтому я пошел пройтись. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было чертовски глупо: бродить по Чикаго субботней ночью. Я шел, почти не глядя по сторонам. Я шел, не мешая мыслям роиться у меня в голове, сунув руки в карман ветровки, полы которой хлопали по моим ногам, тогда как мокрые волосы липли к голове.

Я думал о своем отце. Когда мне становится совсем погано, я часто его вспоминаю. Он был хорошим человеком, щедрым человеком, безнадежным неудачником. Чародей, выступавший со своими трюками перед публикой в век, когда техника казалась волшебнее любой магии, он никогда не зарабатывал достаточно, чтобы прокормить свою семью. Большую часть времени он проводил в разъездах, пытаясь наскрести нам с матерью на пропитание. Его не было дома, когда я родился.

Его не было там, когда умерла мать.

После того, как я родился, он показывался у нас чаще. Он окрестил меня именами трех великих чародеев. Позже он начал брать меня с собой в турне, развлекая детей и пенсионеров, давая представления в школах и продуктовых магазинах. Он всегда был щедр и добр – добрее и щедрее, чем мы на деле могли себе позволить. И он всегда был чуть печален. Каждый вечер он показывал мне фотографии матери и рассказывал о ней. В конце концов мне начало казаться, что я и сам хорошо помню ее.

Когда я подрос, это ощущение только усилилось. Я видел отца. Я думаю, я видел его таким же, каким видела его она – милым, славным, мягким человеком. Немного наивным, но честным и добрым. Человеком, который заботится о других и мало заботится обо всем остальном. Я понимаю, за что она любила его.

Я так и не успел подрасти настолько, чтобы сделаться его ассистентом, как он мне обещал. Он умер ночью, во сне. Аневрия, объяснили врачи. Я нашел его, уже остывшего, с улыбкой на лице. Возможно, умирая, он видел во сне маму. И, глядя на него, я в первый раз в жизни ощутил себя полностью, совершенно одиноким. Я понял: что-то ушло и никогда больше не вернется. Понял, что внутри меня образовалась пустота, которая никогда больше не заполнится.

Вот так я чувствовал себя и теперь, той дождливой весенней ночью в Чикаго, бродя по улицам. Дыхание вырывалось у меня изо рта клубами пара, правый сапог поскрипывал на каждом шагу, а из головы все не шли умершие люди.