(original fiction; postapocalypse!fiction; pg; 1200)
MARY-LOUСпасибо Олесе, привезшей мне молочный чай.
Спасибо Косте, давшему мне ножку от табуретки.
Спасибо Нике, написавшей: "Мне кажется, что сейчас осень".
::..::
Они хотят идеальной жизни. Она всегда заваливает их экспертизы. Ее зовут Мэри-Лу. На ее файле до сих пор наклеена фиолетовая лента. Что она значит, Мэри-Лу никогда не спрашивает. Надеется так быстрее от нее избавиться. На запястье Мэри-Лу бумажная полоска с плохо пропечатанным именем и какими-то цифрами.
Мэри-Лу пьет ванильный травяной чай. Когда ей его наливают, чай слишком горячий. В желтоватой поверхности дрожит отражение ламп дневного света. Мэри-Лу поднимает глаза наверх и щурится от слишком яркого света. Лампы на месте, у Мэри-Лу все время дрожат руки. На ее психиатре сегодня твидовый пиджак. Под пиджаком – жилетка.
Мэри-Лу с шумом отпивает из своей чашки, не отрывая взгляда от подрагивающих пятнышек света, пока ее голова не заслоняет лампы. Она закрывает глаза. Мэри-Лу нравиться быть сумасшедшей. Мэри-Лу любит черные жилетки.
::..::
- Что ты последнее помнишь о доме твоих родителей? – спрашивает.
Мэри-Лу наклоняет голову набок. Вокруг них – большой просторный кабинет с книгами на полках. Занавески на окнах в рюшечку. Чайный сервиз на подносе в цветочек. Воплощение уюта. По крайней мере, должно им быть. В их идеальном мире. Мэри-Лу делает еще один шумный глоток.
- Не знаю.
Это неправильный ответ. Тот ответ, который учат употреблять, если только ты не хочешь провалиться. Мэри-Лу не хотела. Ей очень не нравилась фиолетовая метка на ее файле. Ей хотелось быть сумасшедшей, но не хотелось одинаковую, бесцветную одежду. Ей не хотелось сидеть в этом кабинете.
- Мэри-Лу... – мягко. Но с нажимом. С мягким нажимом.
Ее взгляд утыкается на кончик стержня его ручки. Это всегда Parker. Чернила всегда черные. Человек привычек. Мэри-Лу нравиться думать, что она хороша в анализе.
- Я уехала...
- Нет, - перебивает, - последнее.
Черкает что-то в своих бумагах. Бумаги на планшете. Планшет на коленях. Они сидят в этой затхлой комнате друг напротив друга в зеленых креслах с массивными ножками из какого-то там дерева. Он сидит, откинувшись на спинку, закинув ногу на ногу. Руки Мэри-Лу на коленях, она старается держать спину прямой.
- Кухня, - молчит. – Раньше я всегда помогала с уборкой. Ненавидела... но помогала. Потом я уехала. Некому было больше убирать. Плита на кухне была ужасно грязной в последний раз. И занавески... Они были настолько пыльными. И всюду эти пятна, разводы.
Взгляд Мэри-Лу перетекает на занавески в этой комнате. Кружевные, отутюженные, оскорбительно белые. За ними светит искусственное солнце. Мэри-Лу интересно, оно бариевое, неоновое или натриевое. Ладошки Мэри-Лу мокрые, когда она снова берет чашку. Отраженные огоньки пляшут на желтоватой поверхности.
::..::
В следующий раз комната уже желтая. Чайный сервиз с котятами. Занавески плотно задвинуты. Мэри-Лу знает, что это каждый раз одна и та же комната. В этот раз чай молочный. Руки Мэри-Лу так же трясутся. Иногда Мэри-Лу кажется, что это не ее имя плохо пропечатано на бумажной полоске, а ее руки дрожат слишком сильно.
Она сидит в кресле, покачиваясь взад и вперед, ее взгляд блуждает по комнате. Пока он не называет ее имя. На ее психиатре в этот раз рубашка в тонкую вертикальную полоску. На коленях планшет. Он что-то черкает не глядя.
- В тот раз мы говорили о...
- О кухне, - перебивает.
- Да.
- Она была, - раскачивается взад-вперед, глядя по сторонам, - желтой. И маленькой. Табуретки были синими.
Теперь он что-то внимательно записывает. Мэри-Лу следит за кончиком ручки, оставляющим за собой округлые плотные буквы, слегка наклоненные вправо. Мэри-Лу не видит всех слов, но зацепляется за очертания, похожие на "социально". Мэри-Лу очень не нравиться это слово. Она с обидой переносит взгляд на чашку.
- Табуретки? – переспрашивает.
Белый котенок на чашке Мэри-Лу выглядит особенно уродливым. Он пялится своими косыми глазами с рисунка. Мэри-Лу переводит взгляд на психиатра. Несколько верхних пуговиц его рубашки расстегнуты. Его пиджак – черный. Сегодня черный цвет раздражает Мэри-Лу. Она снова начинает скользить взглядом по комнате.
::..::
- Я ведь не сумасшедшая.
В этот раз комната снова зеленая. Но не изумрудно-зеленая, а зеленая, как зеленое яблоко. Нет ни сервиза, ни чая. Занавески открыты, но за ними темно. Мэри-Лу от этого не по себе. Мэри-Лу – человек привычек.
На психиатре нет пиджака. Его фланелевая куртка валяется на спинке стула. Он долго расписывает ручку, прежде чем начать делать записи на планшете. Он выглядит каким-то усталым. Он выглядит более похожим на обычного человека, чем на отутюженный образ. Более, чем всегда.
- Я вменяема, - повторяет.
- Я знаю.
Он – что-то среднее между ней и ими. Он – не один из системы идеальных ценностей. Он никогда не носит правильные костюмы с галстуками и не заполняет требуемые формы. Для них он, наверное, настолько же сумасшедший, как и его пациенты. Но не такой как Мэри-Лу. Он успел – был вынужден? – привыкнуть, стать как они. Мэри-Лу не знала, восхищаться этим или нет.
- Поговорим о конце света, - говорит. – Как ты его себе представляешь? – спрашивает.
Мэри-Лу смотрит в темноту за занавесками, пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь. Но это - абсолютная темнота. Идеальная. И Мэри-Лу не останется ничего, кроме как пожать плечами и сказать:
- Не знаю.
Он пишет что-то. Потом останавливается ненадолго и дописывает что-то еще. Мэри-Лу кажется, что она видит в его движениях излишнюю резкость. Она называет это нервозностью. Она знает, что ему не нравиться, когда Мэри-Лу говорит "Не знаю".
- Ты помнишь? – спрашивает.
::..::
В следующий раз он опаздывает. Мэри-Лу ждет в сиреневой комнате. Мэри-Лу пьет мятный чай. Когда он приходит, чай уже совсем остыл. В этот раз он не брит, и его рубашка смята. В этот раз вместо Parker с черными чернилами – шариковая ручка синего цвета. Но в этот раз уже нет нервозности. В этот раз он ничего не пишет, планшет лежит на столе.
- Табуретки. Мы говорили о них, помнишь? – спрашивает.
Мэри-Лу хмурится. Это не то, о чем она хочет говорить. Мэри-Лу кажется, что когда-то она была капризной. Ей нравится, что сейчас – не когда-то.
- Помню, - кивает.
- Какие они были? – спрашивает.
- Синие...
- Нет, - перебивает.
- ...с полметра от пола. С белыми ножками, - медленно, - если открутить одну ножку от табуретки, ее можно использовать как оружие.
Собственные слова не нравятся Мэри-Лу. В них что-то невыносимое. Знакомое. Мэри-Лу снова раскачивается взад и вперед, сидя прямо в кресле, руки на коленях. В этот раз чайный сервиз с цветочками. Мэри-Лу помнит этот сервиз с одного из тех раз.
- Ты защищалась, - не спрашивает. – Ты убила их, потому что защищалась.
Мэри-Лу кивает. Он берет планшет и пишет на нем одно слово. Потом подчеркивает его.
::..::
Мэри-Лу кажется, что сейчас осень. Потому что ей холодно, потому что идет дождь. Мэри-Лу смотрит вверх. Нет солнца. Ни бариевого, ни неонового, ни натриевого. Никакого. И больше не будет. Мэри-Лу стоит на разрушенном мосту и смотрит на разрушенный город. Мэри-Лу знает, что был конец света.
Он подходит с востока. Он снова небрит. На нем знакомая фланелевая куртка, воротник куртки поднят. Он встает слева от Мэри-Лу.
- Это был их конец света, - говорит, - чтобы убрать все лишнее и оставить идеальное.
- Нет, это был наш конец света. Чтобы убрать все лишнее и оставить главное.
Мэри-Лу смотрит на него. Мэри-Лу кажется что-то знакомое в синей фланелевой куртке. Мэри-Лу кажется что-то знакомое в темно-карих глазах. Мэри-Лу кажется, что когда-то его могли звать Джон Харвелл, что он когда-то мог быть ее одногруппником в занятиях по психологии. Мэри-Лу кажется, что ее могли звать Селин Чаптер. Мэри-Лу нравится, что сейчас – не когда-то.
- Что значила фиолетовая метка на файле? – спрашивает.